Юбилей Кнута Гамсуна

В России (и в Питере) сейчас проходит много мероприятий, посвященных 150-летию со дня рождения Кнута Гамсуна.

И сразу стали слышны голоса обвинителей – дескать, какой позор для Питера отмечать юбилей “подручного Квислинга”!

В июле 1943 г. в Бергхофе (Австрия) состоялась встреча Гамсуна с Гитлером.

Вот что пишет об этой встрече Лев Аннинский («Дружба Народов» 2000, №5):

Я был в достаточно наивном возрасте, когда впервые узнал об этом диалоге. Я понимал, что великий старик спасал свой народ: выгораживал, выводил из-под удара… и все-таки молодой душой я был с теми, кто швырял связки его томов через забор его дома. И не пришло же мне в голову швырнуть хоть один том сочинений Сталина через кремлевскую стену, хотя Сталин в ту самую пору не только вступил в диалог с Гитлером, но Пакт с ним заключил, и именно потому, что спасал, выгораживал свой народ — меня, фигурально говоря, выводил из-под удара.

Потом-то прояснилось, что же это был за диалог у Гамсуна с Гитлером на вилле Бергхоф, куда фюрер пригласил самого знаменитого из норвежцев. Уж настолько-то знал литературу “Наполеон ХХ столетия”, чтобы польстило ему такое знакомство: не меньше, чем Наполеону свидание с Гете. И, конечно же, Гитлер принял Гамсуна с распростертыми объятиями, пока… пока не начался сам диалог.

Да, старик выгораживал соотечественников. Он делал это по проверенной лукавой формуле: вам, уважаемый фюрер, неправильно докладывают. То есть вам лично мы, норвежцы, доверяем безусловно, но ваш рейхскомиссар ведет себя у нас невыносимо, его пруссачество нас унижает, мы не можем этого терпеть… Что именно не можем терпеть? Ну, например, он запрещает норвежским судовладельцам выходить за пределы Балтики и прибрежных вод…

— Гамсун защищал судовладельцев! — откомментируют в свой час эту позицию коммунисты.

Фюрер комментирует ее иначе: идет война; всем трудно; норвежцы должны быть довольны уже тем, что Квислингу разрешено сформировать национальное правительство…

Разговор начинает выходить за рамки протокольной вежливости. Собеседники все чаще не дослушивают друг друга. Переводчики растерянно переглядываются.

Переводчиков — двое. Одного привез Гамсун, другого пригласил Гитлер. Почувствовав обострение ситуации, Гитлер делает благородный жест: он отсылает своего переводчика за дверь… вернее, за тяжелый занавес, который отделяет комнату от соседнего помещения. И этот переводчик (доктор Эрих Бургер, крупнейший в Германии знаток норвежского языка) слышит из-за занавеса, как тот переводчик (привезенный Гамсуном) смягчает реплики высоких препирающихся сторон. Поняв, что ему надо делать (ученый все-таки, филолог, и, кроме того, аккуратный честный немец!) Бургер выхватывает блокнот и записывает диалог в точности!

Слава богу, записал. Слава богу, не пропало — опубликовали потом. Слава богу, стараниями Геннадия Фиша треть века спустя и к нам просочилось.

Диалог про то, что норвежцы не смогут терпеть гитлеровское правление, прерван Гитлером на полуслове. Фюрер встает, показывая, что аудиенция окончена.

— Мы верим в вас, но вашу волю искажают, — повторяет Гамсун, прощаясь.

— Идиот!! — орет он в машине на своего переводчика. — Зачем вы смягчали мои реплики! Он невежда! Ему надо все объяснять! Вы что, на его стороне!?

И сыну — дома — по возвращении:

— Не выношу Гитлера. Он только себя слышит: я…я…я…

Примерно так же трактуется эта встреча в обстоятельной статье Ури Андреса ("Альманах "Еврейская Старина", №2(61), Апрель-июнь 2009 г.).

Интересное интервью (“МК-Общество”, 8 октября 2009 г.):

В истории Нобелевской премии по литературе были самые разные авторы. Но, пожалуй, одним из самых противоречивых писателей, удостоившихся этой награды, оказался норвежец Кнут Гамсун. Он ненавидел театр — и был женат на одной из талантливейших актрис своего времени, ратовал за крестьянский труд — но основной доход получал в качестве литературных гонораров, был певцом любви — и преклонялся перед Гитлером. Сейчас в России проходят Дни Кнута Гамсуна, посвященные 150-летию со дня рождения великого писателя, талант которого восхищал самого Толстого. В эти дни в Москву приехали внук классика Лейф Гамсун и биограф автора Ингар Шлеттен-Коллоен.

— Для всего мира Кнут был и остается великим писателем, автором бессмертных новелл, пьес и рассказов, вы ощущали барьер в общении с ним?  

— Я понимал, что он очень знаменит, но дома он был самым обычным дедом. Я любил играть с ним, дергать его за бороду. При этом я всегда прислушивался к тому, что он говорил, очень его любил и уважал. В моей памяти он остался примером человека, сохранившего внутреннюю силу и гордость, несмотря на все тяготы, выпавшие на его долю. Особенно тяжело ему было пережить разлуку с моей бабушкой Марией. (Мария поплатилась за преданность мужу. Она шла за Гамсуном повсюду и была его верным соратником во все времена. В то время как самого Кнута Гамсуна после окончания Второй мировой войны за поддержку нацистов отправили в психиатрическую больницу, Марию на годы посадили в тюрьму. — “МК”). Ее возвращение из заключения было очень эмоциональным моментом для всей нашей семьи, и в первую очередь, конечно, для самого старого Кнута (так я привык называть его). Он очень любил ее. Историю их отношений можно было бы сравнить разве что с романом шекспировских героев. Здесь было все: и огромная страсть, и грандиозные ссоры, но в конце жизни они были самыми близкими друг другу людьми. Помню, как трогательно они смотрелись, когда, будучи уже стариками, гуляли вместе, держась за руку. 

— Все те события, которые постигли Кнута в конце жизни, должно быть, заставили его разубедиться в своих политических взглядах? 

— Я думаю, нельзя оценивать великого писателя только с одной точки зрения, — вступил в беседу биограф Кнута Гамсуна Ингар Шлеттен-Коллоен. — В его жизни было три периода: период отчаяния и нищеты в молодости, признания и богатства в зрелости и период, когда он увлекся взглядами Гитлера, пропагандируя его идеи. Этот, последний период его жизни стоил писателю очень дорого. Его стали называть изменником, он лишился признания, жену посадили в тюрьму, и в конце концов он умер в бедности. 

— Гамсун был очень популярен в России, а в политических конфликтах он занимал противоположную ей сторону, как объяснить такое противоречие? 

— В его произведениях не было места политике. Вне зависимости от того, какими взглядами он обладал, его талант выражался в другом. Он был вдохновлен творчеством Достоевского, и, думаю, это одна из причин, почему его так хорошо понимали в России, — говорит Шлеттен-Коллоен. — Хотя надо сказать, что он сам до конца не мог понять, почему его произведения в таком объеме печатаются в России. Однажды он даже задал этот вопрос русскому переводчику. Он спросил: русские писатели — одни из наиболее признанных в мире. Почему вы переводите меня, норвежца? Не знаю, каков был ответ, но известно, что на протяжении многих лет Гамсун переписывался с Максимом Горьким, а в его комнате всегда висело два портрета. Лейф должен помнить — какие. 

— Да, один из них был портретом Гёте, а второй — Достоевского, — откликнулся внук писателя. — Они висели там до самой его смерти. 

— До сих пор сложно понять, как при такой способности проникать в суть вещей Гамсун смог не замечать всего безобразия фашизма...

— Я сам размышлял об этом неоднократно, — говорит Лейф Гамсун. — Понятно, что в то время фашизм и коммунизм были двумя авангардными течениями, и они не могли оставить безразличными творческого человека. Но почему Гамсун из двух зол выбрал худшее — для меня загадка. Мне бы очень хотелось понять, что происходило тогда в его голове. 

— В годы Второй мировой войны писатель даже презентовал Геббельсу свою нобелевскую медаль, он не жалел об этом позднее? 

— Я поражен этим поступком и в особенности тем, как дед его совершил. В сопроводительном письме он написал такие слова: у меня нет ничего более ценного, чем эта медаль, поэтому я дарю ее. Когда слышишь эти строки, создается впечатление, что он преклонялся перед этим человеком и как будто извинялся за свой “скромный” подарок. А перед кем было извиняться? Перед фашистом? Я не понимаю этого. 

— Считается, что встреча вашего деда с Гитлером изменила его отношение к нему, думаете, это так? 

— Да, Гитлер разочаровал Гамсуна. Поскольку дед был очень влиятельным человеком в Норвегии, люди приходили к нему и просили содействия. Нацистский комиссар, который в то время управлял Норвегией, был ужасным человеком, он казнил людей без суда и следствия. К моему деду приходили жены и матери солдат, которых схватили по приказу этого комиссара. Дед надеялся убедить Гитлера прислать в страну другого руководителя. Но разговора у них так и не получилось. Дед к тому времени уже сильно страдал глухотой и не мог слышать то, что сказал ему Гитлер, а Гитлер просто не хотел слушать моего деда. 

— Рассказывают, что, когда Гамсун был арестован и предстал перед судом, избежать сурового наказания за поддержку нацистов ему помог Вячеслав Молотов. Он попросил норвежского премьера отнестись к писателю не так строго, на что ему ответили: “Вы слишком мягки, г-н Молотов”... 

— Я знаю об этом случае. Такое действительно было.

А вот эта знаменитая история  в Москве (из ЖЖ foma). Очень похоже на анекдот, но многие уверяют, что это правда:

Министр иностранных дел Трюгве Ли и министр юстиции Терье Волд встретились с советским  министром инотранных дел Молотовым. Молотов… поинтересовался, как именно после окончании войны Норвегия будет судить своих военных преступников. Волд дал соответствующие разъяснения. Молотов  при этом настаивал на том, чтобы  их судили по всей строгости закона. Но, когда во время дальнейшей беседы речь зашла о Кнуте Гамсуне, этот суровый русский точно преобразился.

Позднее  сам Ли так рассказывал об этой встрече: «Когда Волд сообщил Молотову, что Гамсуна  в Норвегии рассматривают как нациста и предателя и поэтому намереваются судить, то Молотов  выдержал длинную паузу. Он был явно взволнован. Он заявил,что Гамсуну надо сохранить жизнь. Писатель, который создал «Викторию», «Пана» - это великий художник и его нельзя судить как обычных нацистов. К том уже он уже так стар и пусть уж умрет естественной смертью. Волд заметил, что совсем не обязательно, что Гамсуна ждет смертный приговор. Молотов стоял на своем: Великий художник должен спокойно дожить свой век».  Тут в разговор вмешался министр юстиции, произнесший свою знаменитую реплику: 

–       You are too soft, Mr. Molotov!