Я не раз говорил об отношениях между музеями и церковью. Думаю, к теме нужно вернуться, потому что вопрос очень острый.
У меня вызвали удивление слова главы комиссии Общественной палаты, прозвучавшие с телеэкрана, в которых культурное наследие противопоставлялось духовности. Такое представление идет от малой образованности нашего общества. Так вышло, что два поколения, занятых борьбой в политике, хождением во власть, оказались в чем-то обделенными в сфере культуры. Во-первых, они не знают, что такое музеи. Во-вторых, не понимают, что такое духовность и культурное наследие. Не понимают, что культурное наследие и есть духовность нации.
Религия и культура не противостоят друг другу. Они друг друга дополняют, хотя и говорят на разных языках. Более того, в периоды невзгод они могут заменять друг друга. Когда церкви у нас в стране, по существу, не было, знание о религии передавалось через музеи. Об этом, кстати, говорил патриарх Кирилл.
По большому счету музеям и церкви нечего делить. Острый публичный конфликт создается на пустом месте. Есть ритуальное искусство, в котором преобладает сакральное. Его место в храме. Есть ритуальное искусство, в котором общечеловеческая доступность важнее. Попав в музей, оно становится общедоступным. Моя позиция: музеям и церкви надо договариваться напрямую, без посредников. Посредники нередко хотят замолить собственные грехи за чужой счет или использовать духовную энергию религии и культуры в целях весьма приземленных.
Мы все время слышим слова «имущество», «собственность». Гораздо реже слово «святыни». Формально речь и идет о собственности, в последнее время об облегчении передачи этой собственности церкви. Музейные вещи до сих пор передавались церкви решением министерства. Теперь готовится закон, который должен облегчить процедуру. Не понимаю, зачем? Всякая передача в собственность должна быть осложнена, для того чтобы не произошло ошибки. Для этого в законах есть множество препон. Как в религии существует множество правил, чтобы человек не совершил большой ошибки.
В десятый раз напоминаю: музейный фонд – почти единственная часть национального достояния, которая не подверглась приватизации и разграблению. Попыток было много, они продолжаются. Это усугубляется тем, что люди, привыкшие слышать о музейных сокровищах, представляют их в виде конкретных ценностей – золота, бриллиантов... Они не знают, что ценность вещи создает музейный и научный контекст.
Непрерывные атаки на музейный фонд, кампании по очернению музеев и музейных хранителей сопровождаются призывами навести порядок. Напомню: именно таким наведением порядка в 1920-е годы назывался учет церковных ценностей. Вслед за учетом сразу последовали конфискации.
Это может звучать кощунственно, но церковная атака на музеи не первая. Она последовала за требованием отдать вещи, вывезенные из Германии после войны. Мы выработали рецепт взаимоотношений с Германией: определили вещи, которые следует непременно отдать, вещи, которые должны остаться у нас, и нашли способ, как с ними вместе работать.
Мы пережили атаку потомков владельцев коллекций. Здесь тоже найден выход: во-первых, защита законом, а во-вторых, создание фондов, сохраняющих имена прежних владельцев, и привлечение людей, связанных с этими именами, к работе в них. Были атаки с требованием отдать вещи для представительских целей. И их удалось сдержать и выработать рецепт. Есть множество русских вещей, которые продаются. Так, для Константиновского дворца куплена коллекция Ростроповичей, коллекция Лобанова-Ростоцкого.
Передача музейных вещей церкви – не вопрос справедливости. Это совершенно новая ситуация. Сегодня церковь играет важную духовную роль в России. Для исполнения этой роли ей нужны помещения, здания, храмы, ритуальные предметы... В этом проблема. Ее надо решать.
Если продолжать настаивать на формулировке «восстановление справедливости», потоком последуют требования наследников коллекционеров и землевладельцев, затем требования представительских внешнеторговых организаций. Цена на нефть упадет, а торговать надо, значит, как в 1930-е годы, пойдет антиквариат. Затем богатые люди, которые хотят украсить свой дом, свой сад, свою церковь, будут что-то требовать.
История с иконой Торопецкой Богоматери тоже отношения к религии не имеет. Это проверка и доказательство того, что в нашем обществе деньги могут все. Есть деньги у человека, он может в новодельную церковь привезти икону. Речь идет именно об этом, а не о том, что это священная икона и перед ней должны молиться верующие. Если по прихоти богатого верующего можно изъять из могущественного музея древнюю и хрупкую икону, значит, можно все. Это имеет отношение не только к иконам и музеям.
По существу, церковь используется для новой атаки на общественное культурное достояние, для вывода его из общего пользования. Это вызывает глубокое сожаление и может нанести урон самой церкви, возродив самые печальные стереотипы, связанные с ее образом в русской истории и культуре. В какой-то мере они явились причиной русской революции, от которой сама церковь и пострадала. Когда у нас начинают говорить о православной общественности, простите, но всякий русский интеллигентный человек вспоминает, что это не церковь, а что-то совсем другое...
Музейный фонд неприкосновенен. Из него ничего не должно изыматься. Кроме самых крайних случаев по федеральному закону. Музей – организм, в котором все части тесно связаны. Это такая же святыня, как храм. В нашей истории музеи неоднократно подвергались разорению: после революции были продажи за границу, переплавка ценностей, музейных в том числе, выдача вещей для представительских целей, подарков, возврат трофеев. В послесоветское время мы имеем новые попытки возврата трофеев, а также возврата вещей прежним владельцам, изъятие икон и церковных зданий.
В церковной теме особое внимание привлекает попытка изъятия вещей именно из музеев. В музеях все лежит и никуда не денется. Есть громадные частные коллекции, награбленные из церквей, они вывозятся за границу. Если это остановить, хватит икон на все церкви. В антикварных магазинах и на аукционах полно прекрасных икон. Казалось бы, государство могло бы потратить силы, средства и влияние на то, чтобы компенсировать свою вину перед церковью. Хорошо бы вспомнить о поддержке сегодняшней русской иконописи.
Высочайшая несправедливость – искупать грехи государства за счет музеев и культуры. Справедливость только одна – сохранение культурного наследия. Разорить музей, общественное достояние – путь назад. Существуя в церкви, вещь ограничивает свою доступность. Так случилось, что в результате нашей трагической истории русские иконы стали событием мировой культуры. В синодальный период темные доски икон жили, закрытые окладами. В церкви икона – посредник между человеком и другим миром, там ее художественные особенности не важны. В конце ХIХ века они были расчищены реставраторами, предстали в своей наготе в музеях, таким образом вошли в сферу мирового искусства. Сказалось присутствие художественного языка, который так важен для общения с миром. Тогда появились церковные музеи. Это тоже было изъятием вещей из храмов. В музейном пространстве икона не теряет возможность общения с человеком, и верующим тоже. В храме с человеком светским она не общается.
Иконы необязательно должны находиться в храме. Они находятся в домах. Нам вернули украденную икону, которая происходит из Александровского дворца. Мы ее передадим на временное хранение во дворец. Еще Николай II создавал музейные коллекции икон. Иконы привозились с Афона, на Афон делались копии. Вещи из монастырей передавались в музеи, чтобы их сохранить. Коллекции икон Русского музея возникли до атеистического времени. Попав в музей, они стали частью музейного организма.
Можно ставить другой вопрос: не передать ли часть вещей и икон из церкви в музеи? Передать то, что имеет широкую ценность и не имеет большой сакральной ценности. Классический пример – украшение гробницы Александра Невского. В течение долгих лет она стоит в Зимнем дворце – памятнике русской государственности. В ней нет мощей. Это громадное серебряное сооружение, выполненное в виде военных трофеев, с изображением сражений и битв, тоже является памятником русской государственности. Почти сто лет она выполняет свою роль в музее. Эта роль более значима, чем роль в качестве украшения гробницы. Эрмитаж дважды спасал ее от переплавки именно как памятник культуры и истории.
Есть ситуация, о которой надо говорить честно и открыто. Деятельность церкви надо обеспечить за счет государства, а не за счет музеев. Наш рецепт в создании согласительной комиссии – деятели церкви и музейщики. Если будет иначе, возникнет конфликт, он может оказаться очень острым.
Повторю, музеи – хранилище культурной памяти нации. К ним нельзя относиться как к складам, из которых государственный аппарат может черпать что угодно и когда угодно: захотели – отдали Хаммеру, захотели – выставили на западный аукцион, захотели – вывезли во дворцы и посольства, захотели – отдали церкви...
Такое отношение еще более достойно уважения по сравнению с позорным молчанием директора ГРМ Владимира Гусева и замдиректора Евгении Петровой в истории с Торопецкой иконой. Как оказалось, инициатор идеи разместить икону в “новорусском” храме Сергей Шмаков, его духовник схиигумен Илий и патриарх Кирилл – все это “одна команда” (источник).
