Сегодня на памятнике Джамбулу в переулке Джамбула (бывший когда-то Лештукова) обнаружили трещину (СПб ведомости). В связи с этим вспомнилась история об этом акыне из воспоминаний Дмирия Шостаковича (источник):
Один мой знакомый композитор рассказал мне историю - необыкновенную и обыкновенную. Обыкновенную потому что правдивую. Необыкновенную - потому, что речь в ней все-таки идет о жульничестве прямо-таки эпохальном. Достойном пера Гоголя или Гофмана. Композитор этот десятилетиями работал в Казахстане. Сам он хороший профессионал, окончил Ленинградскую консерваторию. Как и я по классу Штейнберга, но годом позже. В Казахстане он очень пошел в гору. Был чем-то вроде придворного композитора. А потому и знал очень многое, что от непосвященных скрыто.
У нас каждый знает имя Джамбула Джамбаева. У меня сын его стихи в школе учил. И внуки мои продолжают учить - разумеется, по-русски. В переводе с казахского. Очень даже трогательно звучат стишки. Ну, а что было во время войны. “Ленинградцы, дети мои”. И 100-летний мудрец в халате. С ним все иностранные гости любили фотографироваться. Очень экзотичные получались фото. Народный певец, мудрость веков в его глазах и т.д. И даже я поддался, грешен. Сопроводил своей музыкой какие-то вирши Джамбула. Было такое.
И все оказалось, понимаете ли, выдумкой. То есть, конечно, Джамбул Джамбаев как таковой существовал. Переводы, значит. Вот только оригиналов не было. Потому что Джамбул был, может быть, и хороший человек. Но вот поэтом он не был. То есть, может быть и был. Но это никого не интересовало. Потому что русские так называемые переводы несуществующих творений Джамбула сочинялись русскими поэтами. И они, поэты эти, даже не спрашивали у великого народного певца разрешения. А если бы и хотели спросить, то не смогли бы. Потому что переводчики ни слова по-казахски не понимали. А Джамбул ни слова не знал по-русски.
Впрочем, вру. Одному слову его научили: “гонорар”. Джамбулу растолковали: всякий раз, когда он подписывался (а Джамбул был, разумеется, неграмотен, но подписываться его научили, и он рисовал какую-то закорючку, которая изображала подпись.), он должен произнести это великое слово “гонорар”. И тогда ему выдадут денег. И он, Джамбул, сможет купить много новых баранов и верблюдов. И, действительно, всякий раз, когда Джамбул ставил этот свой крестик под очередным, договором, ему выдавали гонорар. И народный певец становился все богаче и богаче, это ему очень нравилось.
Но один раз получился конфуз. Джамбула привезли в Москву. И среди прочих встреч, приемов и банкетов - устроили встречу с ребятами, пионерами. Пионеры же, окружив Джамбула, стали просить его об автографах. Джамбулу объяснили, что надо поставить свою знаменитую закорючку. Он ее рисовал, и при этом приговаривал: “гонорар”. Джамбул ведь был уверен, что платят именно за подпись. О “своих” стихах он ничего не знал. И очень расстроился, когда ему объяснили, что никакого “гонорара” на сей раз не будет. И его богатство не увеличится.
Как жаль, что Гоголь не успел описать это. Великий поэт, которого знает вся страна. Но который не существует.
Но у великого гротеска есть оборотная - трагическая сторона. Может быть, этот несчастный Джамбул был и в самом деле великим поэтом? Ведь он что-то такое бренчал на своей домбре. Что-то напевал. Но никого это не интересовало. Нужны были величавые оды Сталину. Нужны были комплименты в восточном стиле. По любому поводу: День Рождения Вождя, принятие Сталинской Конституции. Потом выборы. Гражданская война в Испании и т.д. Десятки поводов к стихослагательству, о которых древний неграмотный старик ничего не знал. И знать не мог. Какое ему дело до “горняков Астурии”.
За Джамбула трудилась целая бригада русских стихотворцев. Среди них весьма знаменитые: Симонов, например. И уж они-то конъюнктуру знали хорошо. И писали так, что вождю и учителю нравилось. Разумеется, больше всего о нем, о Сталине. Но и подручных не забывали. Например, Ежова. Песню о Ежове в свое время, помнится, очень хвалили. В ней в псевдонародном стиле восхвалялись и органы, и их славный руководитель. И выражалось такое пожелание: “И пусть моя песня разносит по миру всесветную славу родному батыру”. Слава-то о ежовщине разнеслась, да не та, о которой думали стихоплеты. Писали они торопливо, много. Когда кто-нибудь из “переводчиков” выдыхался, его заменяли новым. Свеженьким. И, таким образом, производство не останавливалось. Фабрику эту прикрыли только со смертью Джамбула.
Скажут, как всегда: нетипично. А я опять-таки возражу: почему же, очень даже типично. Ведь тут ничего не было против правил. Наоборот, все было по правилам. Все как надо. Великому вождю всех народов нужны были и вдохновленные певцы всех народов. И этих певцов разыскивали в административном порядке. А если не находили, то создавали. Так вот создали и Джамбула.
Сама история появления на свет нового великого поэта очень, на мой вкус, типична. И поучительна. Русский поэт и журналист, работавший в 30-е годы в казахской партийной газете (она выходила на русском языке) принес туда несколько стихотворений. Он сказал, что записал их со слов какого-то народного певца-казаха и перевел. Стихи понравились. Напечатали. Все остались довольны. А тут как раз готовилось торжество великое: показ достижений казахского искусства в Москве. Партийный руководитель Казахстана прочел стихи “неизвестного поэта” в газете. И дал команду: разыскать. И чтоб срочно написал песнопение в честь Сталина. Кинулись к журналисту: где твой поэт? Тот стал отнекиваться. Видят, парень соврал. А из беды-то надо выходить. Да и “народный казахский поэт” Сталину все равно нужен для восхвалений. Кто-то вспомнил, что видел подходящего живописного старика: играет на домбре и поет, на фото должен получиться хорошо. По-русски старик ни слова не знает, конфуза не будет. Просто надо ему дать ловкого “переводчика”.
Так разыскали Джамбула. Срочно сочиненное от его имени восхваление Сталину было отправлено в Москву. Сталину ода понравилась. Это было самое главное. Так вот и началась новая и невиданная жизнь Джамбула Джамбаева.
Что ж в этой истории нетипичного, неожиданного? Наоборот, все закономерно. Все развивается плавно, по плану. И история эта настолько типична, что даже была предсказана и даже, так сказать, запечатлена в художественной литературе. Мой хороший знакомый Юрий Тыняков написал большой рассказ “Подпоручик Киже”. Вроде бы, история из времен императора Павла. Как там оно было во времена Павла, не знаю. А для нашего времени она стала самой что ни на есть актуальной историей. Потому что в ней рассказывается, как несуществующий человек становится существующим. А существующий - несуществующим. И никто этому не удивляется. Потому что это - привычно и типично. И может быть с каждым. “Подпоручик Киже” читался всеми нами со смехом. И страхом.
Теперь этот рассказ даже школьники знают. В результате описки в приказе возникает мифическая фигура. В рассказе эта мифическая фигура - подпоручик Киже - проходила длинную карьеру, женилась, впадала в немилость. А потом Киже становился “любимцем императора”. И “умирал” в чине генерала. Торжествовала фикция. Потому что человек в тоталитарном государстве значения не имеет. Имеет значение одно - неукоснительное движение государственного механизма. Для механизма нужны только винтики. Сталин всех нас винтиками и называл. А один винтик от другого не отличается. Их легко заменить один другим.
Можно выбрать один из винтиков и сказать: “С сегодняшнего дня ты будешь - гениальный винтик”. И все дружно будут считать именно этот, выбранный винтик, гениальным. На самом деле - совсем не важно, гениален ты или нет. Гением может стать каждый, если прикажет вождь. Такая психология насаждалась с остервенением. Популярная песня, которую передавали по радио каждый день по много раз, как раз и настаивала: “У нас героем становится любой”. Маяковский, “Лучший, талантливейший” часто публиковал стихи в “Комсомольской правде”. Однажды кто-то позвонил в редакцию и спросил: почему в сегодняшней газете нет стихов Маяковского? Ему ответили, что Маяковский в отъезде. “Хорошо, а кто его заменяет?”.
Я не люблю Маяковского. Но показательна психология. У любой творческой фигуры должен быть заместитель. А у заместителя - свой заместитель. И все они должны были быть наготове - в любой момент, когда понадобится, заменить “лучшего, талантливейшего”. Дескать, помни - вчера ты “лучший, талантливейший”, а сегодня - уже никто. Ноль без палочки. Дерьмо.
Эти мемуары (“Дмитрий Шостакович. Свидетельство”, о Джамбуле – это отрывок ) записывались Соломоном Волковым и выложены в сети здесь. Волков записывал слова Шостаковича на магнитофон, расшифровывал и давал Шостаковичу на подпись.
Воспоминания Ильи Эренбурга ("Люди, годы, жизнь", книга IV):
"В Москву я возвращался с писателями. Меня позвал в свое купе Джамбул. С ним ехал его ученик и переводчик. Джамбул рассказывал, как сорок лет назад на свадьбе бая он победил всех акынов. Принесли кипяток и заварили чай. Джамбул взял свою домбру и начал что-то монотонно напевать. Ученик сказал, что Джамбул сочиняет стихи. Я попросил перевести. Оказалось, что акын просто радовался предстоящему чаепитию. Потом он подошел к окну и снова запел, на этот раз переводчик сказал слова, которые меня тронули: "Вот рельсы, они прямо летят в чужие края, так летит и моя песня". Кожа на лице Джамбула напоминала древний пергамент, а глаза были живыми, то лукавыми, то печальными. Ему тогда было девяносто два года".
И еще - воспоминания поэта, писателя, журналиста Андрея Игнатьевича Алдан-Семёнова (“Сибирские огни”).
И. Коган (PS - редактор «Красной Татарии») сообщил Алдан-Семёнову, что его приглашает «Правда» на совещание молодых поэтов. Совещание было посвящено созданию книги «Творчество народов СССР». Тема: счастливые народы слагают песни и сказки о великой партии, о прекрасной Родине. Нужно было во всех уголках страны такие песни записывать и издавать. Идея принадлежала М. Горькому.
Андрей Алдан-Семёнов выбрал Казахстан.
«Редактор «Правды» Мехлис напутствовал: «Записывай всё, особенно песни о великом Сталине. За образец возьми песню Маймбета» — Мехлис развернул газету, показал фото старого казаха с домброй в руке. Рядом было длинное стихотворение в переводе Павла Кузнецова».
Алдан-Семёнов поехал в Казахстан. В каракулеводческом совхозе «Кара-Костек» в приёмной секретаря парткома он увидел глубокого старика в засаленном бешмете и лисьем малахае.
Он спросил, кто этот старик.
— Это наш чабан Джамбул Джабаев, — ответил секретарь парткома.
— Почему он ходит с домброй?
— Джамбул поёт песни на праздниках.
Так А. Алдан-Семёнов встретился с Джамбулом.
«Он был совершенно неграмотен, не умел писать ни по-русски, ни по-арабски, поставил на расписке о получении муки закорючку в виде полумесяца. Я стал расспрашивать, когда и где родился аксакал, с какой поры кочует у предгорий Тянь-Шаня, какие события помнит за свою длинную жизнь. Потом позвал фотографа. Фотограф снял и отдал мне кассету». В газете появились стихотворения — переводы песен Джамбула.
Кстати, в этой же статье довольно сильные места о борьбе с троцкистами и отношениях между людьми в середине 1930-х.
И статья казахстанского журналиста Ербола Курманбаева:
Когда началась война, Джамбулу было 95 лет. Именно на эту пору пришелся расцвет “творчества” Джамбула. Стихи за его именем были хороши и на русском, и на казахском языках. Огромный – по любым временам – штат секретарей обеспечивал производство великолепных стихов. Стихи были настолько удачными, что Джамбула приветствовали и Ромен Роллан, и Жан Поль Сартр, и весь советский народ, восприимчивый к патриотическим стихам. Джамбула переводили на разные языки. Его приветствовали на партийных форумах, в залах консерваторий и крупнейших театров. Джамбулом восторгались классики: Ауэзов, Муканов, Мусрепов. Из-под рук секретарей Джамбула появились его дореволюционные стихи и айтыс с Кулманбетом, которым восторгаются ценители казахского языка по сей день. На Джамбула работала вся советская система. Слава акына Джамбула крепла в умах, она стала неотъемлемой частью жизни казахского народа. Именем Джамбула стали называть города, села, улицы по всей стране. Ордена, почести, дифирамбы сыпались на Джамбула до самой его смерти. Было ли коллективным творчество Джамбула или нет, для народа уже стало не важно. Важным был Джамбул – мифологизированный образ, подкрепленный превосходными стихами, за которыми маячат тени талантливых поэтов-секретарей.